Григорий Лепс - Самый лучший день

САМЫЙ ЛУЧШИЙ ДЕНЬ

ОНА НЕ ТВОЯ

РЮМКА ВОДКИ НА СТОЛЕ

Я ТЕБЕ НЕ ВЕРЮ

Обернитесь

Уходи красиво

Я ТЕБЯ НЕ ЛЮБЛЮ

Водопад

Григорий Лепс Ну и что



Собрать "Олимпийский" . Этот человек проложил дорогу к зрителю исключительно силой своего таланта.

В ноябре прошлого года он дал трехчасовой концерт на одной из самых больших площадок страны.

Григорий Лепс о своем сольном концерте в «Олимпийском», сложностях, неудачах и достижениях на пути к этому событию — в эксклюзивном интервью журналу «In/Out — техника в шоу-бизнесе».

Сольный концерт в «Олимпийском» — это, безусловно, достижение для любого артиста. Тем более, если это был удачный концерт.

«Олимпийский» — площадка очень большого формата, на которой не раз терялись «звезды» недостаточной величины.

Эта сцена сразу показывает масштаб личности, а размер зала говорит о народной любви красноречивее любых рейтингов и чартов.

Певец Григорий Лепс не потерялся в масштабах огромной площадки. Его голос не утонул в гулком эхе пустого зала. Его пришли услышать более девяти тысяч человек — огромный успех для независимого артиста.

Этот концерт-презентация нового диска «В центре земли» прошел без бешеной рекламной компании, но люди пришли. Пришли, чтобы услышать феноменальный голос и выдающееся мастерство; пришли, чтобы вновь насладиться новыми и уже давно ставшими популярными, любимыми песнями. И Григорий Лепс оправдал их ожидание.

В интервью он обычно немногословен, но его харизма сквозит даже через отрывистые короткие предложения. Его голос очень низок, и даже трудно себе представить, что этот баритон с такой легкостью может взвиваться на самый верх музыкального диапазона.

На часах — двенадцать дня. Для интервью с музыкантом это очень рано, но у нас нет выбора: найти более удобное время в плотном рабочем графике Лепса оказалось просто невозможно. Григорий, для разогрева предлагаю ответить на пару стандартных вопросов. Как вы попали в музыку.

Григорий Лепс: В музыку меня привел мой дядя, который тоже был музыкантом. У него дома я первый раз увидел ударную установку Premier, и мне это показалось чем-то фантастическим. После этого я начал заниматься: сделал себе брезентовый мешочек, набил его песком, нарисовал в центре мишень и начал барабанить кизиловыми палочками. Так началась моя музыкальная карьера (смеется).

Потом было музыкальное училище, в котором я учился с перерывом на службу в армии. Там я учился играть на ударных инструментах. Довольно неплохо, кстати, получалось. Я и сейчас иногда играю, но в моей группе есть профессиональный барабанщик, а Григорий Лепс просто поет.

Я считаю, что в профессиональной работе каждый должен делать то, что у него лучше получается, а не то, что ему больше хочется.

А были еще какие-то люди, которые помогли определиться в профессии

Г. Л.: Таких людей было очень много, ведь если мы с кем-то играем, то обязательно чему-то учимся. Я начал играть в разных группах еще в школе в возрасте пятнадцати лет.

Многие из тех, с кем я играл, были старше и опытнее. Они во многом мне помогали, подсказывали, чему-то учили. Ну и, конечно же, важную роль сыграли магнитофонные записи, которые мы слушали и пытались понять, «как они это делают» (т.е. как они это играют). В этом плане нам было уже проще.

Поколение моего дяди, например, и этого не имело. У них были только какие-то редкие пластинки, которые доставались самым невероятным способом. Те времена, конечно же, не идут ни в какое сравнение с нынешними, когда у молодежи есть все, что угодно: ноты, видеошколы, интернет, телевидение и радио.

Но все равно в той стране были музыканты огромной величины. Чему музыкант может научиться, а чему — нет

Г. Л.: Это зависит от желания. Научиться можно всему. Просто есть еще такое понятие, как дар, благодаря которому один может научиться за неделю, а другому на это понадобится несколько лет. Тем не менее научиться можно всему. Тут самое главное — это пятая точка. Все должны заниматься. Даже колоссально одаренные люди. Иначе они теряют свой дар.



А ваша вокальная школа? Где вы учились петь

Г. Л.: Самое удивительное заключается в том, что я никогда не учился петь целенаправленно. Все мои занятия происходили и происходят эпизодически, когда я знаю, чему я хочу научиться, или когда мне нужно восстановить или поддержать свой голос определенными упражнениями.

Первые такие занятия были еще в Сочи, где я брал уроки оперного пения (до сих пор не понимаю, зачем мне это было нужно).

Были преподаватели и тут, в Москве. Но все это без какой-то системы. А вообще, если честно, очень многому я научился у Николая Носкова.

Не в прямом смысле, нет: мне очень нравилась его манера и некоторые вокальные приемы. Мне всегда было интересно его слушать, понять, как он это делает, как у него это получается.

Сейчас я и сам многое могу объяснить, но было время, когда многое было непонятно. В общем, учился как-то так, по мере надобности. Никогда не занимался вокалом целенаправленно. Я даже никогда не распеваюсь перед концертом.



А музыку вы дома слушаете



Г. Л.: Я вообще не слушаю музыку. И это довольно серьезное заявление (смеется). Ни дома, ни в машине, нигде. Музыку я слушаю только тогда, когда мне это необходимо.

Если мы записали какое-то произведение, то я должен послушать, как оно будет звучать в машине, а как — дома. Плюс к этому я слушаю свое пение для того, чтобы понять, где я ошибся и где я мог бы спеть лучше.

В творчестве вы — самоед



Г. Л.: Да, как и все нормальные творческие люди. Совершенству же нет предела. Все время хочется лучше, лучше, лучше...



I/O: Предела совершенству нет, но пластинка должна выходить в назначенный срок



Г. Л.: Да, но пока я в целом доволен тем, что я делаю, и тем, как это у меня получается.

Хотя, конечно же, далеко не всегда я удовлетворен своей работой «на все сто». Мысли о том, что вот тут можно было спеть совсем по-другому, гораздо лучше, преследуют меня постоянно. Но во всем должна быть здоровая мера. Как только альбом вышел, я больше к нему не возвращаюсь. Практически никогда не слушаю.

I/O: Ну что ж, а теперь давайте поговорим о концерте в «Олимпийском».



Г. Л.: Концерт в «Олимпийском»... Это была моя идея: очень хотелось попробовать собрать «Олимпийский», но я, наверное, не до конца себе представлял, насколько это сложно.

Мои первые большие концерты проходили в концертном зале «Россия».

К моему большому удивлению, было два аншлага. Тогда я и представить себе не мог, что я смогу собрать два концертных зала «Россия». Два раза по две с половиной тысячи человек — мне это казалось чем-то необъяснимым. Но в этом, скорее всего, была заслуга исключительно продюсера Евгения Кобылянского, потому что это он их собрал. Я на тот момент людей не собирал: у нас было очень мало концертов, и похвастаться большой посещаемостью мы не могли.

Перед концертами в «России» было действительно много рекламы, и это сработало. А вот в «Олимпийском» по части наружной рекламы получилось не очень: говорили об одном, а на деле все оказалось не совсем так. Да и вообще, собрать такую большую площадку в Москве очень сложно по целому ряду причин: реклама, огромное количество концертов в Москве и т.д.

Я не знаю второго такого города в мире, где проходило бы такое количество концертов. В Москве каждый месяц проходит порядка двухсот пятидесяти концертов! Можешь себе представить, сколько людей ходит на концерты, но, как это ни странно, артистам от этого вовсе не легче.

В городах с населением в два–три миллиона концерты проходят совсем по-другому. Вполне возможно, что в этом есть заслуга местных промоутеров, которые так или иначе умудряются договариваться и не валят все в одну кучу, что так часто происходит в Москве, когда концерты идут одновременно сразу в нескольких больших залах. В такой ситуации только люди с настоящим мировым именем не испытывают трудностей со зрителями. Всем остальным в этом отношении работать тут сложновато.

I/O: На ваш взгляд, ощущается ли нехватка профессиональных людей в нашей индустрии?



Г. Л.:Ты имеешь в виду шоу-бизнес? Я бы так не сказал. Тут профессионалов, конечно, меньше чем на Западе, но это совершенно естественно: у нас очень большая разница в опыте. Россия музыкой-то этой начала заниматься совсем недавно.

То, что в России сделали с музыкой за последние пятнадцать-двадцать лет, там проходили лет пятьдесят. При этом их же никто не ограничивал в росте. Они не стояли на месте, а развивались в очень хороших условиях. Но на самом деле профессионалов и там мало. Их всегда мало. Их всегда не хватает. Просто там люди, наверное, более грамотные. И к тому же у них совсем другие возможности.

Вот смотри, приезжает группа Pink Floyd. Как ты думаешь, сколько в их команде операторов

I/O: Звукооператоров? Ну как минимум двое.



Г. Л.: Двенадцать. На каждом инструменте сидит свой человек и контролирует звук. И мало того: они еще умудряются как-то друг с другом взаимодействовать и решать все необходимые задачи. А у нас — один, в лучшем случае два. Хотя два — это уже роскошь.

Устроители концертов мне всегда говорят: зачем вам два оператора? Понятно, что они за все платят деньги: перелеты, гостиницы, им же чем меньше, тем лучше. Зачем вам такие барабаны? Для чего вам двадцать киловатт, если хватит десяти? И вот такие вопросы постоянно.



Как вы их решаете



Г. Л.: Когда я приезжаю на площадку и вижу, что райдер не выполнен, я просто разворачиваюсь и ухожу. Сейчас уже все об этом знают, и на площадке, как правило, всегда есть все, что нам нужно, ну или почти все: понятно, что везде разные возможности, не во всех регионах есть то, что есть в Москве. Но если люди стараются, то, как правило, все находят

I/O: Концерт в «Олимпийском» стал для вас новой профессиональной высотой



Г. Л.: Скажем так, этот концерт мог стать чем-то таким.

Даже, наверное, стал, но все это могло бы пройти гораздо лучше.

У нас была очень большая проблема со звуком. Огромная проблема. Звук нам подключили в полседьмого вечера, а в семь начинался концерт...

«Олимпийский» вообще очень сложная площадка, а тут еще борьба со звуком...

Саунд-чек получился какой-то рваный. Уже на концерте в течение первых десяти песен я вообще не понимал, что я делаю. Что касается людей, пришедших на этот концерт, — то людям вроде бы понравилось. Не знаю, насколько это может понравится, но так говорят.

Мне концерт очень не понравился, я собирался сделать его гораздо лучше. Но когда не получается то одно, то другое, а вдобавок ко всему еще и проблемы со звуком... А звук — это семьдесят процентов всего концерта. Именно звук! Потом идут инструменты, их звучание, а уже потом твои голосовые данные.

Тяжелый был концерт, трехчасовой. А петь три часа очень непросто... А ты был на этом концерте?

I/O: Да, и мне понравилось.



Г. Л.: А вот мне не понравилось. И в основном из-за проблем со звуком. Практически весь партер остался без звука. Инженеры звуковой компании почему-то не смогли включить системы ближнего поля, и в результате в партере практически ничего не было слышно. Все это как раз к вопросу о профессионализме.

Тут ведь все очень просто: ты либо делай как следует, либо не делай вообще. В этом и заключается профессионализм любого человека. Не обязательно музыканта. Оператора, световика, певца, который там стоит, орет чего-то...

Профессионал — это прежде всего отношение к своей работе.

I/O: С точки зрения карьеры, что нужно сделать человеку, чтобы собрать «Олимпийский



Г. Л.: Работать на собой (смеется). А если серьезно, то это очень сложный вопрос, потому что одному человеку для этого хватает года, а другому, как мне, нужно десять лет.

Собрать «Олимпийский»... Да кто ж его знает, что для этого нужно...

В истории есть масса примеров, даже в нашей стране, когда люди взлетали как бабочки, так здорово и так быстро, но точно так же быстро и тухли.

Тогда они могли собрать «Олимпийский», а сегодня они уже ничего не могут.

Быстро очень горели, видимо. Даже не знаю, почему так происходит. Среди таких людей были и очень одаренные ребята. «Олимпийский» легко собирается, когда там работает «солянка», сборные концерты, а сольный концерт в этом зале — очень сложная тема.

I/O: Сборные «солянки» — это одно, а вот «сольник» в таком зале всегда высвечивает истинный уровень артиста.



Г. Л.: Ну уж не знаю, как я там высветился. Вы были на концерте, вам, наверное, об этом и судить. Это не мое в общем-то и дело — обсуждать самого себя. Для этого есть музыкальные критики, есть слушатели, которые, собственно, и делают артиста: только зритель может сделать музыканта состоявшимся артистом, а если зрителя нет, значит, ты пока не достучался.

Бывают примеры, когда артисту не хватает на это и жизни.

Мне повезло. Я наконец-таки собираю крупные залы. До двух тысяч человек всегда битком.

Приятно.

Много лет я старался, шел к этому.



I/O: А были моменты когда хотелось все бросить, когда казалось, что уже ничего не получится



Г. Л.:Конечно, были. Да и сейчас такие моменты возникают постоянно. Дело в том, что не так сложно взять какую-то высоту, гораздо сложнее на ней удержаться.

В нашей стране огромное количество артистов. Просто громадное количество. Куда ни плюнь, везде «звезды».

Я всегда в таких случаях говорю: а давайте встретимся у кассы и посмотрим, что получится? Они не вылезают из «ящика», а тысячник никогда не соберут.

В чем тут парадокс? Я не так часто мелькаю на телевидении, но залы собираю спокойно. И не знаю до конца, от чего это зависит. Наверное, все же от того, что мы играем «живую» музыку. А все эти танцы и пляски, «поющие трусы», когда на сцену выходят девочки, которые отлично выглядят и абсолютно безобразно поют...

Хотя, с другой стороны, это же шоу-бизнес. Людям нравится и то, и другое. Я не против. Слава Богу, меня это не касается



I/O: Что вам необходимо, чтобы концерт прошел на отлично?

Г. Л.: Да немного. Хотелось бы обойтись без простуженного горла. И еще нужен хороший звук. Вот и все.

А настроение у меня всегда рабочее. Мне нет разницы, сколько людей в зале, двести человек или две тысячи, я буду работать одинаково.

Вот только с голосом часто случаются проблемы. Я прекрасно понимаю, что такое пение рано или поздно приведет к тому, что голос просто пропадет. Но пока ничего не могу с этим поделать.

За голосом я не слежу, хотя и надо бы. В последнее время все чаще бывает, что работаю просто из последних сил, а надо бы так, чтобы еще и запас оставался.

Например, для того, чтобы отпеть три часа на сцене в «Олимпийском», я дней пять вообще не пел и не разговаривал громко. Правда, перед концертом меня все-таки заставили понервничать и покричать, и именно из-за этого я не смог спеть некоторые вещи, которые хотелось бы спеть.

Сейчас есть много всего, что может помочь певцу отработать и два, и три часа, просто хотелось бы поменьше к этому обращаться. Хотя иногда, конечно, бывает: концерт отменить нельзя, а голоса нет. И что делать? Ну опускаешь тональность. Ну не поешь высокие ноты. А это все сказывается на красоте произведения. Это уже не так цепляет тебя, а раз так, то, скорее всего, не зацепит и людей в зале. Они могут не разбираться в музыке, но если ты поешь в полсилы, то обязательно это почувствуют.

I/O: Как сделать концертную программу интересной?



Г. Л.: Хорошая программа — это очень сложно. Когда артист начинает свою карьеру, ему просто не с чем стоять на сцене два часа. Но потом, если артист выпускает в год по альбому, и в каждом альбоме есть хотя бы один хит, то через десять лет он может выступать с очень хорошим концертом.

Когда все песни на слуху, когда большинство номеров в концерте — проверенные временем шлягеры, то это не просто здорово, это уже настоящий уровень. Но новые песни тоже нужно петь.

В «Олимпийском» мы сначала исполняли наши новые песни, и я до сих пор не уверен в том, что это было правильно: как-то холодновато зрители на них отвечали.

Без чего нельзя сделать хорошую запись?



Г. Л.: А вот тут должно совпасть достаточно много вещей. Начиная со стихов и заканчивая компетентностью технического персонала. Любой выбывающий компонент записи топит всю песню. Чтобы песня получилась, нужно соблюсти все условия. По всей цепочке.

А еще я знаю, что нельзя записывать музыку с разбитым сердцем. Хотя бытует мнение, что это помогает.

Например, Фредди Меркури записывал последние вещи уже будучи тяжело больным, и получилось просто потрясающе. Но это так называемая «лебединая песня». Это исключение, которое как раз и подчеркивает правило. Фреди был великим.

Кстати ты слышал «живые» концерты Queen?

Вот тебе наглядный пример: Фредди никогда не пел на концерте те высокие ноты, которые пел в студии. Он пел либо ниже, либо как-то красиво обходил эти моменты...

Потому что «живое» исполнение — это «живое» исполнение. Ничего тут не поделаешь.

I/O: А с кем из великих вы хотели бы спеть



Г. Л.: С Вертинским было бы очень интересно спеть. У него очень проникновенное творчество.



I/O: А из, скажем так, актуальных исполнителей



Г. Л.: Масса людей, с кем бы я хотел спеть. С Джо Кокером, с Кобзоном, с Аллой Борисовной очень интересно было бы спеть. Может быть, еще и споем. У нас очень много хороших певцов, особенно в «старой гвардии»: Алексей Глызин, Валерий Меладзе, Сосо Павлиашвили... Из молодых — Панайотов Саша, Анна Алина, Макарский Антон — отличные ребята. А еще с Гребенщиковым я бы с удовольствием поработал. У него очень интересная, интеллектуальная музыка.

Он — один из первых, всегда впереди по мысли. Я несколько раз был на его выступлениях — очень интересный музыкант. Хотя он практически и не обладает какими-то вокальными данными, идеи у него просто гениальные. Я даже одно время хотел приобрести несколько его произведений и перепеть по-своему.

Эта идея еще не остыла, и, может быть, в будущем я так и сделаю, если Борис будет не против

I/O:Тема римейков сейчас очень популярна, хотя некоторых она подводит.

Г. Л.: Римейки — это очень интересная тема. Перепевать можно многое, но есть очень большой риск: если твой римейк прозвучит слабее оригинала, это будет гораздо хуже, чем если бы ты просто спел плохую песню.

Но и в этом деле есть специальные таланты — например, настоящий король римейков Джо Коккер. Сколько песен он вернул из небытия! Но и у него бывают неудачные опусы. От этого никто не застрахован.

I/O: Поскольку наш журнал по большей части пишет о технике, то мне нужно задать вам пару технических вопросов. Есть ли у вас личный микрофон



Г. Л.: Есть. Я предпочитаю Sennheiser.

Но если ты успел заметить на концерте, я все время кручу микрофоны в руке, и они у меня постоянно падают. Я даже не знаю, сколько я их уже разбил. Ну некуда девать руки...

А техника — это то, без чего не может обойтись ни один современный музыкант. Как это ни странно.

I/O:А что в этом странного?

Г. Л.: Когда Вертинскому первый раз поставили микрофон, он спросил: «А что это такое?» Ему сказали: «Это нужно, чтобы вам было легче петь». На что он ответил: «Уберите немедленно. Немедленно!» И пел просто так. С его-то голосом! Хотя, конечно же, это был не стадион. Но все же аппаратура — это огромный плюс, и большое спасибо тем, кто все это придумывает, разрабатывает и помогает нам, музыкантам, донести наше творчество до сотен, тысяч, а иногда и сотен тысяч зрителей. Но лично я в технике совершенно не разбираюсь. Это не мое. Пусть лучше это делают люди, у которых есть технические способности.



А теперь такой вопрос. Чего никогда нельзя делать в профессии



Г. Л.: Нельзя оскорблять людей, которые пришли к тебе на концерт. Ни в коем случае.

А еще, думаю, нельзя относиться к своей работе как к ремеслу. В таком случае ты можешь стать хорошим ремесленником, но уже никогда не станешь чем-то большим.

Будешь крепким музыкантом, хорошим певцом, но на этом все и закончится. Многим этого бывает достаточно. Мне этого мало.

Я благодарен людям, которые приходят на мои концерты, а иногда я даже удивляюсь: как они могут сидеть и слушать два часа подряд? Я, например, столько не выдержал бы. А они мало того, что слушают, так иногда еще и на следующий день приходят: такое бывает, я часто вижу в зале одни и те же лица. Нравится им. И спасибо им за это большое. И я стараюсь к ним относиться по-доброму. Стараюсь не хамить, даже если иногда совершенно не вовремя кто-то просит подписать пластинку или сфотографироваться.

К зрителю всегда нужно относиться с уважением. Потому что они могут не простить. А потом не простят другие, и вот ты уже никому не нужен.

Людей нужно уважать. Особенно тех, кто платит деньги, приходит на твои концерты и отбивает себе ладошки.

А еще их нельзя разочаровывать. Поэтому артист постоянно должен находиться в состоянии работы. Я в таком состоянии нахожусь весь последний год. Три года до этого я вообще ничего не делал, не писал музыку, не выпускал альбомы, не снимал клипы. Но теперь я постоянно работаю и считаю, что у меня неплохо получается. Надеюсь, что дальше буду работать еще лучше. Вот только не знаю, где находится предел, ведь предела совершенству нет.

Совершенству предела нет, но есть предел силам.



Г. Л.: Силам, естественно, есть предел. Разумеется, в восемьдесят пять ты не сможешь петь так, как пел в двадцать пять или тридцать: это природа, ее не обманешь. Но этого никто и не требует. Хотя история знает и такие примеры. Был такой певец Козловский... В девяносто лет так пел! Даже не знаю, как у него это получалось.

Ну, конечно же, режим, самый настоящий, подчас жестокий... Даже трудно себе представить, что человек пронес это звучание через всю свою долгую жизнь. Это же очень сложно. Он никогда не курил, никогда не разговаривал громко, а если у него вечером был концерт, то он целый день молчал. И в его квартире никто не разговаривал. Всю жизнь ходил закутанный, чтобы не дай Бог чего, вдруг какой-то ветерок или сквозняк...

А вот еще история. Однажды я семьей отдыхал в Вене. Там есть маленький итальянский ресторанчик. Мы туда часто ходили, потому что там есть пара официантов, которые говорят по-русски. Так вот однажды мы пришли, сели, и я закурил сигарету. Подходит официант и говорит: «Простите, пожалуйста, но вот тот господин в углу (вы, конечно же, его знаете) попросил не курить».

Я поворачиваюсь, а там сидит Хосе Каррерас со всей своей свитой.

Человек попросил не курить в ресторане! И не потому, что ему это неприятно, а потому, что это может навредить его голосу. Вот как люди относятся к себе и своему голосу!

И он, естественно, будет петь долго. У нас, как правило, нет такого отношения, в том числе и у меня, и, разумеется, рано или поздно, все это заканчивается проблемами. Потом приходится лечить связки, восстанавливать голос. Лучше, конечно, до этого не доводить.

I/O: Сейчас в нашу страну очень часто приезжают легендарные музыканты прошлого, многие из которых уже работают просто по клубам. На ваш взгляд, нужно ли уметь вовремя остановиться, чтобы остаться легендой? Может быть, в музыке, как и в спорте, нужно знать, когда уйти



Г. Л.: Мне кажется, тут действуют немного другие механизмы.

Например, есть такая вещь, как: «Я просто уже не могу без этой работы».

Это их профессия, и если они все еще могут выполнять свою работу (а они, как это ни удивительно, все еще прекрасно ее выполняют), то почему бы и нет?

Пусть сегодня это не стадионы, а клубы — люди приходят, а значит, это кому-то нужно.

А если артист еще нужен публике, он должен выступать. Вот и все.

I/O: Ну что ж, большое спасибо за интервью.



«Нельзя относиться к своей работе как к ремеслу. В таком случае ты можешь стать хорошим ремесленником, но уже никогда не станешь чем-то большим.

Будешь крепким музыкантом, хорошим певцом, но на этом все и закончится. Многим этого бывает достаточно. Мне этого мало

«Не так сложно взять какую-то высоту, гораздо сложнее на ней удержаться.

В нашей стране огромное количество артистов. Просто громадное количество. Куда ни плюнь, везде «звезды».

Я всегда в таких случаях говорю: а давайте встретимся у кассы и посмотрим, что получится?

Они не вылезают из «ящика», а тысячник никогда не соберут.